Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник]

Убедившись, что все на месте, расходились. Профессура от строевых смотров, как правило, по умолчанию освобождалась.

Но в этот раз Дюкин самолично проследил, чтоб явка была стопроцентной. Даже врачи были предупреждены, что за внезапные заболевания профессуры ответят как за теракт.

— А если у кого геморрой? — съязвил начальник медсанчасти.

— Конечно, геморрой. Еще б не геморрой? И песок из него давно сыпется. Только если это перед смотром случится, я тебя самого в часть отправлю солдатам клистиры ставить.

Упустить возможность дать сражение врагу на собственной территории Дюкин не собирался. В результате вышли все.

Академические «коробки» застыли перед замом по строевой, сзади которого нахохлился другой заместитель, по науке — полковник Игошев.

Дюкин гоголем прошелся вдоль рядов, натренированным взглядом выхватывая нарушения в одежде. «Застегнуть воротничок!.. Подтянуть ремень!.. Академия! Смир-р-на-а!»

Застывшая «коробка» — миг торжества, минута высшего восторга.

И тут Дюкин краем глаза уловил шелохнувшуюся фигуру. То оказался начальник кафедры уголовной политики полковник Машевич. Грузный, одышливый пожилой человек в мешковатой на нем форме. Толстые линзы очков прикрывали слезящиеся, навыкате глаза. Левая, тронутая варикозом нога слегка приволакивалась при ходьбе. Светило уголовно-правовой науки и редкая умница, Герман Эдуардович Машевич оставался сугубо штатским человеком.

— Эй, вы там! — Дюкин побагровел. — Отставить дергаться при команде смирно.

Каре, дотоле покорно молчаливое, затихло выжидательно.

— Это вы мне? — Машевич растерянно покрутил крупной головой и озадаченно переступил ногами.

— Отставить топтаться! — Дюкин подошел к нарушителю. — Команды «вольно» не было. Вы что, в конце концов, полковник или как?

Дисциплинированный Машевич, прикусив губу, постарался, как умел, застыть на месте. Вот только из-за проклятой ноги его всё время тянуло влево.

— Почему нога согнута? — заметил Дюкин.

— Ревматизм, — тихо, стесняясь, признался Герман Эдуардович.

— Ревматизм у него! — громогласно подивился Дюкин. Он уже определился с объектом главного удара. — Полковников они здесь насобирали! В каком интересно инвалидном доме?.. Отставить разговоры! Никто команду «вольно» не давал.

В рядах в самом деле поднялся глухой ропот. К Дюкину поспешно подошел Игошев.

— Это цвет науки!.. С трудом уговорили из института прокуратуры… — горячо зашептал он.

— В строю он прежде всего офицер! — отбрил Дюкин. Сурово оглядел насупившиеся ряды. — Совсем, гляжу, распустились. Напоминаю, вы здесь не каждый сам, понимаешь, по себе. У меня есть установка сделать из вас полноценное боевое подразделение. И уж будьте покойны, я ее добьюсь… Полковник Машевич, выйти из строя!

Багровый Машевич, опустив голову, шагнул, но его повело на стоящего плечо в плечо заместителя — Цаплина.

— Извини, дружок, — пробормотал Герман Эдуардович. Одёрнув китель, он подошел к Дюкину, сделавшемуся совершенно багровым, — Машевич шагнул с правой, здоровой ноги.

Подойдя в упор, Герман Эдуардович, не зная, что делать дальше, затоптался. Дюкин неприязненно выжидал.

Машевич озадаченно оглянулся на Цаплина.

Округлив губы, тот зашептал едва слышно, отчаянно боясь привлечь к себе внимание:

— Полковник Машевич прибыл по вашему приказанию.

Глуховатый Машевич повернулся правым ухом.

Теперь уже зашелестел весь строй:

— Полковник Машевич прибыл по вашему приказанию!

Герман Эдуардович благодарно закивал.

— Прибыл по вашему приказанию, — сообщил он.

Дюкин скривился.

— Отставить стоять как штатская гусеница! Повторим выход из строя. На место шагом марш!

Машевич, опустив взмокшую лысую голову, вытащил из кармана полотняный носовой платок, снял очки и принялся тщательно протирать стекла.

— Отставить заниматься посторонним! — потребовал Дюкин. — Смотреть на меня бодро!

Машевич неспешно водрузил на место очки, посмотрел. Дюкин поёжился. Неуклюжий недотёпа исчез. Из-под очков его прожигал внимательный, холодно-изучающий взгляд.

— Вернитесь в строй, — поспешно разрешил Дюкин. Только теперь он понял, что зашел слишком далеко.

— Гера, пожалуйста! — умоляюще пробормотал Игошев. Но поздно — предел кажущегося профессорского добродушия оказался перейден.

Машевич внезапно шагнул вперед, так что Дюкин едва успел отступить, и, приволакивая больную ногу, направился к центральному корпусу.

— Полковник Машевич, я сказал: встать в строй, а не покинуть его! — отчаянно крикнул ему в спину Дюкин. Бесполезно.

Дюкин повернулся к грозно притихшему каре. Поджал побелевшие губы.

— Что ж, гнилой фрукт лучше сразу долой! Думаю, этому горе-офицеру недолго осталось носить мундир. Остальные продолжим. Подравня-айсь!

— Это теперь без меня, — послышался гортанный голос на другом краю каре, и полковник Арапетян, автор основополагающих трудов по криминологии, отправился следом за другом — тем же маршрутом, махнув подчиненным по кафедре догонять.

Воде, как известно, главное подмыть часть плотины. Дальше хлынет само собой.

— Кафедре ОРД разрешаю разойтись! — объявил полковник Безродный.

После чего, уже без всякой команды, потянулась оскорбленная кафедра уголовной политики.

Дюкин оторопело слизывал кровь с покусанных губ — такого святотатства в его жизни не случалось.

Через несколько минут на плацу остались две «коробки» — слушатели Второго факультета во главе с насупившимися начальниками курсов и адъюнкты первого года обучения.

— Разойдись! — бросил Дюкин и гневно обратился к Игошеву: — Видал, как по дисциплине прошлись? Над святым надругались! — он ткнул в плац. — Ниче! Немедленно Чурбанову доложу. Чтоб ножом этот гнойник к чертовой матери! Всех!

— Вот как? И с кем он останется? С вами, что ли? — холодно кивнув, Игошев повернулся спиной.

Детали случившегося далее у разных рассказчиков расходятся. Достоверно известно лишь, что, прежде чем Дюкин доехал до министерства, Чурбанову позвонил начальник академии Бородин и предельно лояльно, без комментариев проинформировал, что порядка двадцати докторов наук, в том числе две трети состава ученого совета, написали рапорта об увольнении.

— Шантажом занялись, стало быть, — недобро констатировал тот. — Что ж, вольному воля. Может, давно пора. Что сам думаешь?

— Что тут думать, товарищ первый заместитель министра? КГБ, прокуратура, Минюст, ИГПАН с руками оторвут. Давно мечтают милицейскую науку под себя подмять.

Чурбанов опамятовал. К юридической науке он относился прохладно, как к делу несерьезному, искусственному. Но позволить ведомственным интересам прокуратуры и особенно КГБ хоть в чем-то восторжествовать над милицейскими, — об этом нельзя было и подумать.

В тот вечер я заступил помощником дежурного по академии. К восьми часам академия опустела. Дежурный отлучился, и я в одиночестве, в мертвой тишине, штудировал очередную монографию. Внезапно началось шебуршение у входа, засуетились постовые, затопали тяжелые шаги, и в дежурную часть вошел полковник Дюкин.

— Товарищ полковник!.. — я взметнулся, одновременно поправив сползшую повязку. Взмахом руки он прервал рапорт и тяжело осел подле, в свободное кресло.

— Кто будешь?

— Адъюнкт кафедры уголовного права МФЮЗО капитан…

— Помню. Тоже, поди, уже знаешь?

Я продолжал стоять навытяжку.

— Знаешь, конечно. Всякая сошка уж знает, как Дюкину рыло начистили. И норовят ведь судить! — Тут я подметил, что Дюкин — диковинное дело — был нетрезв. — Главное, сам же поставил задачу. Сунул в паучью банку, а теперь я же, выходит, и склочник. Ты, говорит, на золотой запас министерства посягнул. А я всей душой! Понимаешь? Чтоб без беспредел… — язык его заплелся. — По уму в общем. Но где ж видано, чтоб строй, — он потряс пальцем, — безнаказанно поганить? Наука здесь, видишь ли! Да я против неё ничего не имею, раз уж иначе нельзя. Мне вот Чурбанов советует и самому тему диссертации приглядеть. Опыт-то ого-го! Против одних бандеровцев сколько накопил. Автомат в правой, подсумок с гранатами под левой!.. Уж не хуже ваших болтунов сумел бы. Что думаешь?

Я благоразумно смолчал. В отличие от всесоюзного светила Машевича адъюнкт-капитанишка перед гневом Чурбановского ставленника был беззащитен, как одуванчик перед прихотью ветра.

— Ниче! — Дюкин стиснул зубы. — Всё образую и отделю. Ученый — ученый. Офицер — офицер. Чтоб всё ранжированно. И нечего меня гарнизонами пугать. Видывал я гарнизоны, какие тому же Чурбанову и не снились. Ништяк, пробьемся!

Голос Дюкина дрогнул. Он тяжело поднялся и, не кивнув, вышел.

С этого дня противостояние Дюкин — профессура перешло в вялотекущую фазу.